Удивительно прозорливыми оказались крымские татары, еще два года назад на собственный страх и риск установив здесь бюст Петра Григоренко. Тогда их жест был истолкован превратно. Зазвучали нелепые обвинения, будто противозаконно устанавливать где бы то ни было (и в центре города тоже) памятники без санкции исполкома и с нарушением всех архитектурных норм.
Памятник (до сих пор не узаконеный исполкомом, хотя площадь уже почти носит имя либерала и генерала Григоренко) отгородили заборчиком от благоустраиваемого здания. Два года крымчане косятся на памятник, недоумевая, за что и зачем татары поставили бюст генералу столь ненавидимой ими советской власти.
Вне всех сомнений Григоренко достоин стать символом дружбы народов. Советский генерал, татарский герой, патриот Украины и гражданин США - кого с ним рядом-то поставишь? Некого. Мы знаем непозволительно мало о нем, но кто же мешает познакомиться поближе с героем наших дней?
Григоренко давно уже нет в живых, но, к счастью, он оставил после себя книгу воспоминаний, весьма и весьма откровенных. Из этих мемуаров мы и попробуем реконструировать психологический портрет генерала, диссидента и правозащитника.
Дорогого стоит само название книги: "В подполье можно встретить только крыс:" Историю своей "долгой и сложной жизни" генерал написал по приезде в Штаты, перешагнув в восьмой десяток. Она стала итогом его "поисков, увлечений и заблуждений".
Первое неожиданное признание он делает уже в предисловии, надеясь, что жизнь его "не станет примером для других". Это не ляпсус, скорее оговорка, симптоматичная для всей книги. И таких признаний генерал делает сотни. Многие взаимоисключают друг друга, но тем не менее как раз эти огрехи и помогают восстановить настоящий облик Петра Григорьевича.
.
Детство, в людях и прочие университеты…
Жил на свете мальчик Петя,
Много Петь живет на свете.
Только Петя мой
Был совсем другой...
С. Городецкий
| - |
Как тонко заметил натуралист Дарвин, ум и характер человека формирует его детство. Историю своей жизни генерал начинает неожиданно и по-военному прямо: "Я не был ребенком".
Увы, это только слова. Петя безусловно родился в рубашке, но без брюк с генеральскими лампасами. Лампасы появились много позднее. Сначала было детство. Мать его рано умерла, отец ушел на германский фронт, оставив на хозяйстве троих сыновей, средним из которых и был Петро.
В родном селе Петя не участвовал в детских играх, в школе "учеба не шла", как вспоминает он сам, другие ученики "относились ко мне со смешанным чувством страха и ненависти. Я чувствовал всеми фибрами враждебность среды, и быть в ней мне не хотелось".
К десяти годам мальчик начал внимательнее наблюдать за стремительно меняющимся вокруг него миром - вихри революции уже сгущались над тихим украинским селом, где жила его семья. Ребенком будущий генерал Григоренко ощутил физиологическую неприязнь к "патриотизму". Он детально описывает свои ощущения: "меня затошнило", "во мне родились отвращение и ненависть".
Тогда же Петя узнал, что он украинец и принадлежит "к той же нации, что и великий Кобзарь". Это произвело на 12-летнего мальчика "неизгладимое впечатление".
Какое впечатление на него произвела продразверстка в 22-м году, он предпочитает не вспоминать. Хотя рассказ о буднях отряда ЧОН (части особого назначения, где 15-летний Петро начал военную карьеру), проводившего зачистки окрестностей Бердянска, где после голода 20-21 годов осталась треть населения, - об этом Григоренко упоминает только вскользь. А жаль.
Из других деталей комсомольской молодости стоит "особо отметить компанейский характер тов. Григоренко". Как видим, он вовремя избавился от детской нелюдимости. В 20-е годы она могла сыграть с ним злую шутку. Петро старательно карабкался по скользким карьерным ступеням и не мог позволить себе подобную глупость.
.
Наедине с совестью.
В биографии славной твоей
Разве можно оставить пробелы?..
А. Ахматова
.
Нить карьеры будущего генерала рвалась в разные стороны, крутила зигзаги, сплеталась кольцами. Он сам еще не видел, как себя обустроить. В 24-м Петро поднимает в Сталино (будущий Донецк) трудовую еврейскую школу-семилетку. Доказывает родителям учеников, как важно возродить еврейскую культуру. Напрасно - дело сохнет на корню. Новое назначение
- политрук школы трудновоспитуемых несовершеннолетних правонарушителей. И еще одно фиаско.
Стал секретарем сельского райкома комсомола. Не стал военным атташе в Германии (в 28-м), чему был затем несказанно рад. Вместо Германии уехал в Харьков - учиться в технологическом институте. Не закончил, отправился в Ленинград, в Военно-техническую академию. Выпускник 34-го по личному распоряжению наркома Тухачевского попал в саперный батальон.
Большие перемены Предвоенные годы - время особого карьерного взлета Григоренко. Ни для кого не секрет, что тогда было репрессировано 95% советского офицерского корпуса. Освобождающиеся должности занимали те, кто обладал минимальным военным образованием. Еще одно "белое пятно" в мемуарах - отношения между майором Григоренко и сотрудниками НКВД. Он только раз проговаривается, ехидно описывая, как сдал в руки особистов комиссию, приехавшую принимать у него УР (укрепленый район). К началу войны Григоренко попал в штаб Дальневосточного фронта, а потому 1941-1943 годы провел в тылу, в Хабаровске.
Лишь в декабре 43-го штабист Григоренко попал на фронт. И вот удача! - снова в штаб, на сей раз в 10-ю гвардейскую армию, 66-ю гвардейскую дивизию. Совпадение или нет, но через несколько дней все высшие офицеры 10-й армии были репрессированы. Все, за исключением Григоренко. Петр Григорьевич был человек тертый и в скором времени уже стал начштаба дивизии 4-го Украинского фронта.
Прославили его ...каски. Дотошный подполковник Григоренко следил за тем, чтобы солдаты не снимали касок ни днем ни ночью. Количество погибших резко сократилось, и опыт был востребован в других дивизиях. Закончилось все анекдотично. Пробитая каска, которая спасла жизнь самому Григоренко - ее он с охотой демонстрировал направо и налево, - пропала. Оказалось, во всяком случае так уверяет сам мемуарист, ее стянул молодой Леонид Ильич, положив, таким образом начало многолетней взаимной неприязни.
Брежневу в григоренковской книжке посвящено немало душевных слов. Олицетворением же мирового зла выступают Жуков (к которому горе-генерал всю жизнь испытывал ненависть, замешанную на черной зависти) и Хрущев.
Никита Сергеевич предстает этаким недорослем: нелепым и несмышленым одновременно. Его доклад на ХХ съезде эстет Григоренко называет "мещанскими сплетнями".
Малый народ Именно хрущевская оттепель катализирует доныне скрытые в Григоренко метаморфозы. Советский генерал, заведующий кафедрой военной академии им. Фрунзе, выступает на партийной конференции с критикой руководства партии. Мол, пора менять курс КПСС. Возвращаться к Ильичу.
Естественно, генерала подвергают остракизму. Ревизионизм - болезнь знакомая, партия умеет с ней бороться. Григоренко, не мудрствуя, уходит в оборону, применяя ленинские методы борьбы: подполье, кружки, листовки: Наконец-то он может быть самим собой, обретает свойственные ему лицо и манеру поведения. Всю жизнь копилось в нем это раздражение и неприязнь к государству, что так и не стало для него родным.
Его сажают в психушку - так газетой отгоняют злую назойливую муху. Над Хрущевым сгущаются тучи, и сюсюкать с беспокойным генералом он не намерен. Когда Брежнев приходит к власти, Григоренко выпускают. Дают "волчий билет", но он уже нащупал родственные души: десяток диссидентов, столь же остро презирающих свою страну и так же ясно знающих, как обустроить будущее "совков".
Французский историк Огюстен Кошен назвал сорт таких людей "малым народом". Это не этническая характеристика, а политическая. Точнее будет сказать "антинарод" - те, кто живет в собственном интеллектуальном мире и строит свое мировоззрение по принципу переворота: что одному здорово, другому - смерть. "Антинароду" враждебно и отвратительно все то, что составляет корни нации, ее костяк. Только себя "малый народ" называет народом, а на "большой народ" смотрит как на материал, нуждающийся в технологической обработке.
Генерал становится янычаром. Профессиональный военный, но плохой политик, с хорошими побуждениями он идет на поводу у "малого народа". Борцы с тоталитаризмом растолковывают ему "всю правду" о худшем из государств и, не жалея преклонный возраст, подымают на знамя правозащитной борьбы. В чеховские времена генералов приглашали на свадьбу. Григоренко используют на пикетах и акциях протеста. Он облачается в мундир и бесплатно (гранты появились намного позже) защищает демократию и общечеловеческие ценности, всем своим видом обвиняя советский строй в лицемерии.
"Малый народ" вовсю расшатывал и без того вялое самосознание советских граждан, уже в конце 60-х вливая в уши доверчивой стране либеральный сахар-медовик. Теперь оказалось, что медок скис, а дегтя под ним куда больше ложки. Определенно, памятники Григоренко надо ставить повсеместно - не будь его, не было бы у нас и свободы слова, и рынка, и демократических реформ: Но речь не об этом.
Встреча в подполье
Не молча злятся, а стонут;
но это стоны не откровенные,
это стоны с ехидством,
а в ехидстве-то и вся штука.
Ф. Достоевский, "Записки из подполья"
Бюст в Симферополе стоит по другому поводу. По причине взаимной симпатии между татарским народом и другом этого народа - Петром Григоренко. В борьбе за дело возвращения татар в Крым бывший генерал сыграл ключевую роль. Именно он настойчиво призывал их бороться за свои права, не брезгуя методами и средствами. Татары загипнотизировали престарелого диссидента своей "правдой", они вовсю, как обычно, кричали о ней, не обременяя себя доказательствами.
В подполье Григоренко встретил лидеров татарского движения и молодого Мустафу Джемилева, которого в книге он называет "моя боль". Именно благодаря Григоренко Мустафа получил путевку в большую политику.
Мысли вдогонку Архивы КГБ, перейдя по наследству СБУ, мало-помалу приоткрываются. Табуированная тема "депортированных", все десять последних лет разглядываемая под единственно допустимым ракурсом, пусть медленно, неохотно, но предается огласке. Отговорки номенклатуры "политически нецелесообразно" лишь обостряют противоречия. Нужны другие пути.
Григоренко боролся за "свободу слова". Что ж, попробуем пролить немного освежающих капель гласности на иссохшую почву. От "игры в одни ворота" толк невелик. Пора от воплей о перепаевании, квотах в парламенте и статусе "коренного народа" перейти к предметному разговору об антигосударственной деятельности "меджлиса", о функционировании в Крыму сети ваххабитских организаций, вскормляемых арабскими странами Ближнего Востока. О тех "туристах", что ежедневно приезжают к нам на отдых с Кавказа - их боевого опыта вполне достаточно, чтобы за лето обучить азбуке войны всех желающих.
А Мустафа продолжает криво усмехаться в усы и снисходительно раздавать указания всей вертикали власти, благо для него это горизонталь. И то правда: время работает на него.
Покойный друг татарского народа Григоренко был крайне неосмотрителен в подборе друзей. Впрочем, и Мустафа тоже. Неужто не нашлось кому поприличнее памятник поставить? Предатель, преступивший присягу, разрушитель храмов, жертва политических манипуляций и борец за права чужого народа в ущерб собственному - вряд ли можно найти фигуру сомнительнее, чем наш генерал. Но, видимо, на этот счет у дружественного горе-генералу племени были свои соображения.
И последнее. Не мешало бы разместить бюстик в каком-нибудь менее людном месте. Или Дом дружбы убрать подальше от злополучного памятника. А то ведь дурные компании развращают добрые нравы. Или есть другое мнение?
