Если такие украинофилы прошлого столетия, как Максимович, Метелинекий, да тот же Драгоманов, никогда не проводили национальной разницы между северной и южной ветвями русской народности, отмечая между ними наличие лишь областных этнографических особенностей, если Костомаров рассматривал малорусов и великорусов, как „две русские народности" (русские!), если сам Грушевский при знает, что „конечно, в IX-X в.в. не существовало украинской народности, в ее вполне сформировавшемся виде, как не существовало в XII-XIV т.н. великорусской и украинской народности как мы ее сейчас представляем"1, то современные жрецы „украинской" исторической „науки", объявляют малороссов не только в национальном, но и в расовом отношении отличными от русских.
Грешил этим и Грушевский, любивший распространяться о великорусах, как неполноценных представителях славянского начала, ввиду своего сильного смешения с финнами. Приняв в себя множество финской крови, они приобрели ряд отрицательных качеств — дикость, вялость, отсутствие инициативы, покорность насилию и другие особенности „низшей" породы людей, тогда как носителями чистоты и благородных черт славянства остались южнорусы, сиречь украинцы.
Но, несмотря. на задор и петушиный гонор, старая школа не решалась отрицать первоначальную единую русско-славянскую
основу, как для юга, так и для севера России. Совсем иначе теперь. Речь идет уже не о презренных финских примесях, а о первозданном расовом отличии великороссов
и малороссов, выражающемся в форме черепа, состава крови, психических и умственных
качествах.
Если „москали" — потомки тех звероподобных племен, что, охотясь на мамонтов, медленно подвигались к северу
вслед за отступающим ледником, то украинцы пришли на освободившиеся места из передней
Азии, принеся с собой развитую культуру, усовершенствованное земледелие и, в частности, — сошник, волов и стодолю, как специфические признаки украинского земледельческого быта.
Эти выходцы из передней Азии принадлежали к прогрессивной и развитой круглоголовой расе. Они заселили всё Причерноморье, охватив территорию ни больше, ни меньше, как в границах, на которые претендуют современные „украинские" сепаратисты, т.е. не только Галичину, Волынь, Подолье, Киевщяну, Полтавщину и прочие старые малороссийские губернии, но также Херсонщину, Крым, Кубань и Таманский полуостров.
От них повела свое начало культура в этих местах, особенно земледелие. Круглоголовая раса превратила бы юг России в цветущую область, если бы не свирепые кочевники киммерийцы, постом скифы, потом сарматы, потом все прочие степняки вплоть до гуннов, половцев и татар, мешавших на протяжении тысячелетий прекрасным намерениям круглоголовых и загнавших этих культуртрегеров в лесистые области теперешней северной Украины, где их в VI столетии до Р.Х. с трудом различает глаз Геродота.
Эта точка зрения, встречающаяся во множестве произведений, наиболее полно выражена в брошюре проф. Щербакивского „Формации украинской нации", изданной в Праге в 1940 г. Тут совершается окончательная расправа с „москалями", которых лишают отныне всякого права считаться славянами.
|
Продажа Зонды в Воронеже |
Сделано это следующим образом. Во времена Грушевского великорусов, как известно, считали происшедшими от смешения финнов с древнерусским племенем вятичей. Но вот Щербакивскому стало доподлинно известно, что вятичи отнюдь не русское, не славянское, а тоже финское племя, только подвергшееся когда-то и где-то славянизации. Другое племя, кривичей, принявшее участие в образовании великорусской народности и тоже считавшееся со времен начального летописца славянским племенем, оказывается не славянским, а литовским. Оно также когда-то и кем-то славянизировано.
С финнами слились, таким образом, вовсе не славяне, а финны же или литовцы, только слегка амальгамированные. Уничтожив „кацапов" и решительно втолкнув их в финский мир, Щербакивский с тем большей легкостью сочиняет блистательную родословную украинцам.
Происходя от круглоголовой культурной расы, они и, впредь на всём протяжении истории остаются безупречными в смысле представительства высших и благородных черт арийства. В этом отношении чрезвычайно интересна предпринятая Щербакивским интерпретация этнографической картины, которую дает для юга Россия „отец истории" Геродот.
Известно, что в то время, как запад Европы оставался еще покрытым густым мраком, в котором исследователь вынужден .руководствоваться лишь археологическими данными, — территория нашей родины оказалась в довольно ярком свете письменных источников, среди которых первое место принадлежит Геродоту, посвятившему Скифии (юг России) целую книгу.
Он приводит обильный, полный глубокого интереса, материал о скифах — древних
насельниках нашего юга. Данные его о них признаны правдивыми и заслуживающими
доверия, за исключением некоторых, явно сказочных эпизодов. Современная наука всё
более склоняется к тому, чтобы видеть в геродотовых скифах этническую праоснову не
только русской народности (как южной, так и северной), но и всех прочих народов, населяющих европейскую, а частью и
азиатскую Россию.
9-ую книгу Геродота мы ныне рассматриваем, как древнейший источник по истории России.
Совсем иной подход к Геродоту у Щербакивского. В скифах он не желает видеть
ничего общего с позднейшими малорусами; они, по его мнению, —кочевники, скотоводы, разбойники и, видимо, в силу этих качеств, не могут считаться предками культурных земледельцев-украинцев. Этих предков автор ищет среди других племен, помещенных Геродотом к северу от скифов и не относящихся, по словам галикарнасца, к скифскому миру.
Каждый, кто читал Геродота, знает, что его представления об этих племенах самые смутные. Насколько он хорошо знал географию, быт, нравы и племенные деления скифов, настолько всё, лежащее к северу от них, подернуто туманом неизвестности и фантастики. В большинстве случаев, кроме названий обитавших там народов, он ничего не сможет о них сказать, за исключением небылиц, вроде того, что негры раз в году превращаются в волков, аримаспы имеют всего один глаз, а аргипаи родятся плешивыми.
Сделать какое-нибудь заключение о культуре, тем более о расовых особенностях этих племен, по Геродоту, совершенно невозможно, и ни один строгий исследователь не решался на это. Но Щербакивскому туман геродотова повествования пришелся вполне по вкусу; он так свободно в нем разбирается, что среди всех этих исседонов, гелонов, меланхленов, агифирсов — легко и безошибочно отыскивает любезных своих земляков — украинцев. Осведомленность его на предмет того, кто из них предки малороссов — поразительна.
Не всем выпадает столь высокая честь. Плешивые аргипаи и одноглазые аримасы, разумеется, деликатно устранены. Андрофаги, как людоеды, способные испортить биографию безупречно культурного народа, тоже обойдены молчанием. Будины почему-то (видимо, из чувства такта) объявлены литовцами. Зато все остальные не вызывают сомнения ни в переднеазийоком происхождении, ни в круглоголовости, ни, следовательно, в украинстве.
Острый глаз Щербакивекого способен отличать среди них полтавчан от черниговцев и винницких от каменец-подольских. Относительно агафирсов он клянется всеми богами, что это волыняне. Только деления на повиты (уезды) пока еще не дается нашему автору, но зато компенсируется другим крупным успехом: Щербакивскому удалось найти высших носителей украинизма, народ, явившийся как бы душой „древнеукраинских" племен и источавший, подобно афинянам, лучи культуры на всю землю. Это — "гипербореи".
Наивный читатель, безусловно, всплеснет руками, ибо всё, что ему известно из Геродота о гипербореях, абсолютно не мирится с такой их трактовкой. У Геродота читатель вычитал только то, что гипербореи — самое счастливое племя на свете, что жизнь их — сплошной праздник и протекает в полном довольствии и веселии. Смерть над ними не властна и наступает лишь в результате самоубийства: утомленные продолжительной жизнью и непрерывным счастьем, гипербореи во время танца бросаются со скалы в воду и блаженно умирают.
Ничего другого старый галикарнасец Геродот не пишет о гипербореях: ни об их круглой голове, ни об их высокой культуре, ни о волах, ни о земледелии. К тому же, у Геродота и у прочих древних авторов местоположение гипербореев определяется вне Европы — за Рифейскими горами, т.е. за Уралом, и все досужие толкователи Геродота относили их, обычно, к Алтаю. Но это нимало не смущает Щербакивского, как не смущает его явно поэтический вымысел этой части повествования Геродота, писавшего о гипербореях по не дошедшим до нас поэмам Аристея.
Собственно говоря, геродотовские гипербореи глубоко безразличны и не нужны Щербакивскому; он создает своих собственных гипербореев, наделяя их качествами, которых у Геродота и в помине нет. Он выдумывает какую-то гиперборейскую культуру и гиперборейскую группу народов, являя, таким образом, изумлённому миру апофеоз украинизма в середине первого тысячелетия до Р.Х. Впрочем, это еще не апофеоз. Для апофеоза припасено другое — культурное единение ни больше, ни меньше, как с самой Элладой.
Мы и раньше кое-что знали о греческом влиянии на юге России, о существовании там многочисленных колоний, вроде Ольвии, Херсонеса, Пантикопеи, Танаиса и т.п., о находках роскошных античных ваз, оружия и ювелирных изделий в скифских курганах, знаем о существовании во времена Геродота целых скифских племен, подвергшихся эллинизации.
Но Щербакивскому этого не достаточно.
Сведения эти относятся к скифам — дикому
кочевому народу, который поэтому не может иметь ничего общего с гиперборейской группой, а, кроме того, подобного рода
культурные связи напоминают взаимоотношения между белыми и
краснокожими в первые века колонизации Америки. Щербакивский доискивается более
достойных взаимоотношении.
У Геродота есть рассказ, как две девушки
Гипероха и Лаодика, из племени скифов-земледельцев, совершили паломничество под охраной пяти мужчин на о. Делос к святилищу Артемиды.
Есть упоминание и о другой паре Арге и Опиге, ходивщей на Гелос. Если это известие правдиво и не представляет чего-нибудь
сказочно-поэтического, как это часто бывает
у Геродота, то лучшего свидетельства о религиозных культовых связях древнего
Приднепровья с Грецией трудно представить. Надо только устранить сомнение о правдивости рассказа. Но сомнение — удел
жалких москальских душ — для Щербакивского не существует.
Только одну поправку к Геродоту вносит он; она касается племени, из которого происходили девушки. Профессор не может согласиться с их скифским происхождением, но он прощает Геродоту его заблуждение: старик мог и не знать, что скифы-земледельцы вовсе не скифы, а те же гипербореи, и девушки были гиперборейские, да и хлопцы — гарны козаки...
Щербакивскому, видимо, не без жестокой внутренней борьбы удалось отказаться от описания картины прибытия на Гелос украинских красавиц в ярких плахтах, в сопровождении пятерых Грыцей с бандурами, под восторженные крики эллинов: „Хай живэ незалэжна УкраЙина!"
Итак, в то время, как москали вкупе с самоедами добивали последнего мамонта на берегах Неглинной, украинцы водили компанию с греками, купались в лучах эллинской культуры и сами источали культуру на все окрестные племена. Кто же посмеет назвать их единым народом с великороссами?
Труды, подобные книжке Щербакивского, могут выходить только за границей, в странах, где научная корпорация глубоко равнодушна к русской истории и вполне невежественна в ней, а власти всячески поощряют антирусские сепаратистские выступления, и где, следовательно, к подобным трудам не предъявляется никаких элементарных академических требований. Только при таких условиях человек, носящий звание профессора, может заламывать шарлатанские теории, мыслимые в каком-нибудь 17-м веке, но совершенно невозможные в эру господства научных методов исследования.
Полемизировать с Щербакивским, возражать ему нет ни малейшей возможности по той причине, что ни одно из его положений не аргументировано и не подкреплено ссылкой на источники и труды.
| - |
Спрашивать об этом нашего автора бесполезно. Почему из всех фантастических и полуфантастических народов Геродота предками „украинцев" избраны именно гипербореи, а не кто иной? Почему, вопреки Геродоту, устранено деление скифов на кочевников и оседлых земледельцев, и этому самому многочисленному и развитому народу древности оставлена только роль диких номадов?
На всё это вы не найдете ответа. Точно так же напрасно будете добиваться оснований, по которым кривичи и вятичи зачислены в разряд финских и литовских племён. Заключения о литовском происхождении кривичей основаны, повидимому, на сходстве их имени с Криве-Кривейто, легендарным жрецом и блюстителем святынь у древних литовцев. Если бы такое лицо действительно существовало, то и тогда заключать на основании созвучия имен об этнической. природе кривичей — больше, чем смело. Но современные исследователи не находят у литовцев в древности ни малейшего следа существования жреца Криве-Кривейто. Легенда о нем развенчана и признана плодом сравнительно недавнего времени2..
Мысль о неславянской природе вятичей пришла на ум Щербакивскому, кажется, на основании трудов знаменитого русского археолога А.А. Спицына. Изучая курганы вятичей, Спицын нашел в них присутствие предметов финского происхождения — факт сам по себе вовсе не означающий финского происхождения вятичей, как не означает присутствие древнегреческих предметов в скифских погребениях принадлежности скифов к эллинам.
Спицын и не делает на этом основании таких выводов, как Щербакивский. Но то, что недопустимо для осторожного и добросовестного исследователя, вполне приемлемо для ученого, подобного нашему автору. Не говорим уже о том, что археология в наши дни не настолько еще совершенна, чтобы на ее основе можно было делать столь смелые выводы.
Несмотря на постоянное усовершенствование методов исследования, на обилие накопленного материала, она всё еще пребывает в такой стадии развития, когда всякого рода обобщения допустимы лишь в минимальной степени и когда попытка строить на основании археологических данных широкие полотна и картины напоминают нередко ученые заключения археолога из комедии Лабиша. Когда этот археолог раскопал яму с черепками посуды, разбитой незадачливым лакеем г-на Кабусса, — он принимает это за остатки римского лагеря Фабия Кунктатора.
Чем дальше в глубь веков, чем скуднее материал, тем осторожнее обобщения. Этот принцип, являющийся аксиомой для всякого подлинного ученого, — абсолютно не существует для Щербакивского. Его утверждения относительно вятичей и кривичей означают целый переворот в науке и требуют, казалось бы, солидных обоснований. Читатель вправе ждать большой и тонко разработанной аргументации, груды материала, сотен разрытых курганов, тщательного пересмотра лингвистических данных и т.п. Ничего этого нет. Просто голые постулаты.
Поэтому ни один учёный не может всерьёз
принимать книжки Щербакивского, и если мы
здесь уделили ей известное внимание, то
исключительно, как документу, характеризующему приемы и методы
украинской сепаратистской „науки".
„Формации украинской нации" еще раз
блестяще подтверждают мнение, согласно которому главнейшие положения украинской
националистической доктрины созданы не
самими украинцами, а их заботливыми опекунами. В 19-м веке это были поляки во
главе с Духинским, в наше .время это
немецкие национал-социалисты. Щербакивский
не может отрицать, что задолго до появления
его столь замечательного труда, идея
расового отличия малороссов от великороссов пропагандировалась в
немецких учебниках истории, в исследовательских статьях, популярных
брошюрах и речах. Взяв под свое крыло украинский сепаратизм, немцы позаботились
создать ему и теорию. Рабская зависимость
от чужой мысли — исконное явление среди украинских националистов.
Еще Шевченко иронизировал:
От немца всегда ждали откровения и просветительного слова:
Национал-социалистический расизм с его учением о высших и низших народах, о неизменных и постоянных национальных особенностях пришелся до того по вкусу нашим гипербореям, что пылкостью фантазии и оригинальностью построений, в этом отношении, они превзошли самих немцев, удивив их к тому же неслыханной, поистине рабской, угодливостью. Сколько восторгов выражено по поводу того, что предкам украинцев, в далёком прошлом, сподобилось неоднократно побывать под властью германцев! Готское государство рисуется, как самый светлый период в истории Украины. А чего стоит знаменитое пришествие варягов? Варяги выглядят отнюдь не горсточкой быстро растворившейся в покоренном славянском населении и уже во втором-третьем поколении утратившей свою этническую особенность; они не являют собою также начала более грубого и варварского по сравнению с славянами, как это теперь выясняется. Нет, сепаратистские историки отводят им высшую организаторскую и культуртрегерскую роль. Всё тот же автор „Исторіи Украіни з ілюстраціями" очень красноречиво распространяется на тему, как древние варяги, подобно теперешним немцам, любили порядок, твердую власть и приучали славян к этим добродетелям. Они завели на Украине войско, строили города, брали с собой славян в далекие походы, учили их плавать, строить корабли, „учили вийсковой оправи, дисциплинованности, притягали до боротьбы и небеспек". Для славян погрязших в обломовщине, „це була тяжка школа", но, „під проводом варягів, наши предки багато чого навчилися".
Щербакивскому, однако, и этой картины германского влияния на Украине мало; он хочет подготовить тезис, согласно которому германцы, как раса главенствующая, созданная для управления всякого рода круглоголовыми, с незапамятных времен присутствовала на Украине. Об этом свидетельствует с несомненностью какое-то, кажется сидячее, погребение в Полтавщине, какие-то продолговатые черепа, сохранившиеся в других частях Украины. Это не гиперборейские отложения, это остатки господствовавшего при гипербореях слоя чуждой расы завоевателей, по-видимому, фраков. Франки, казалось бы, не немцы, но что-то вроде немцев; они, конечно, не такие откровенные германцы, как готы и варяги, но они тоже индо-германской расы и, где-то, в чём-то, смыкаются с германцами. В глухой геродотовский период, они могут сойти, если не за чистокровных германцев, то за Ersatz германизма. Без германизма никак невозможно.
Пронизав свою историю расизмом, сепаратисты довели ее до абсурда, до горячечного бреда, образцом чего может служить творчество проф. Юрия Русова3. По его мнению, вся история Украины представляет борьбу благородных расовых элементов со всякого рода „остийскими", т.е. восточными примесями, оказывавшими роковое влияние на судьбы страны. Светлые расовые начала представлены „нордийцами", „динарцами" я „медитерианцами". „Нордийці воюють, динарці орють, медитерианці творять ту „буржуазию", яка, не хапаючи зірок з неба, доробляэться маэтків i тим збагачуе не лише себе, але i держкаву". Пока господствуют эти расовые начала, Украина процветает. „Коли панують расові ознаки: нордийска войовничисть, динарска конструктивність і медитеранський хист, коли Украиною кермують осібняки, що мають у co6i первні цих рас — держава посилюєтся, просперує, прикрашається i має князів мудрих и мужних, бояр благородних i чесних, народ працьовитий i богобоязливий. Але ми мусимо не забувати, ще про первень остийск-алтайской раси з усіми його ознаками". Как только эти „ознаки" берут верх, наблюдается упадок Украины и т.д.
Можно было бы привести не мало других перлов гитлеровской идеологии в применении к истории Украины. И везде ученики оказались ревностнее своих учителей. Положение со времен Шевченко, если и изменилось, то только в сторону сгущения красок.
Это верно, что мы, великорусы, несем в себе известную примесь финской крови. Исчезнувшие племена Чудь, Мери, Веси, Муромы, упоминаемые нашей начальной летописью, были, видимо, поглощены и ассимилированы нами. Процесс ассимиляции с инородцами наблюдался на всём протяжении существования России, наблюдается и сейчас. Мы это хорошо знаем и, тем не менее, не собираемся кончать самоубийством, по той же причине, по какой не кончают самоубийством пруссаки, например. Больше половины славянской и литовской крови, текущей в их жилах, не мешает им считать себя германцами и даже высшими представителями германизма. Мы не кончаем самоубийствам, т.к. знаем, что в Европе нет чистых в расовом отношении народов, равно как высших и низших народов. В частности, нам очень хотелось бы знать причину, по которой „украинцы" усвоили себе право свысока смотреть на финнов. Уж не забыли ли они о существовании Финляндии, создавшей у себя такую культуру, до которой далеко не только нашим бандуристам, но и многим более цивилизованным европейским народам? Не забыли ли они о существовании эстонцев, стоящих по развитию тоже выше „круглоголовых гипербореев"?
Итак, нам не приходится стыдиться, если бы мы оказались вовсе финнами, как это хочется украинским историкам. Национальная гордость и национальный позор заключаются не в плоскости их расовой чистоты. Мы уже видели, что расовый момент не имеет значения в понятии национальности, да его не так легко я установить. Этнология накопила богатый материал о скрещении племен, родов, целых народов на самых ранних ступенях развития, исключающий всякую возможность разобраться в их первоначальной антропологической основе. Первобытніе народы относились чрезвычайно просто к восприятию чуждой крови. Даже родовое объединение, основанное на кровном родстве, принимало в свой состав пришельцев. В состав же племени принимался всякий, кто соглашался чтить его святыни, обряды и участвовал в его военной и экономической жизни. Североамериканские индейцы охотно принимали к себе белолицых. Очень часто принимали врагов, взятых в плен на войне. Человек ценился не по составу крови, а за свои качества члена общества, главным образом, как охотник и воин. Нехарактерный для низших общественных образований (рода и племени) расовый принцип тем менее пригоден в качестве критерия при рассмотрении такого сложного явления, как народ, нация.
Пусть кто-нибудь разберется в расовом составе древних римлян, этого величайшего сплава кровей, какой только знает европейская история, и, вместе с тем, пусть найдется человек, способный отрицать ярко выраженное своеобразие и громадную всемирно историческую роль римского народа. Тоже с определением народности отдельных лиц. Франция вряд ли имела лучшего француза, чем Наполеон, а Польша лучшего поляка, чем Шопен; между тем, они были иноземного происхождения. И, как знать, не в этой ли способности ассимиляции заключается одно из достоинств и прогрессивных качеств того или иного народа?
Мы, русские, обладаем этой способностью в высокой мере; у нас богатый опыт ассимиляции не только первобытных племен, но и цивилизованных европейцев. Всем известно, какие прекрасные русские выходили из обрусевших немцев, французов, поляков, шведов, и как они, эмигрировав и попав на родину своих предков, продолжали гордо носить русское имя, не приняв даже подданства приютившей их страны. Не вправе ли мы гордиться такими сынами больше, чем „чистокровными" русскими?
Не заботясь о чистоте крови, мы зато всегда
заботились о чистоте языка, религии, обычаев, культуры, нравов и всего того, что
создает лицо нации. Находясь триста лет под
татарским игом, мы не татаризировались, не в
пример некоторым „гипербореям",
пожившим под поляками и утратившим свой
древний язык, свою культуру, веру, набравшихся всего чужого и превратившихся
в каких-то национальных гибридов.
Вернемся, однако, к нашему смешению с финнами. Так ли уж оно было велико, как об этом пишут украинские ученые?
Большинство финских племен, притом самых многочисленных, осталось неассимилированными, и до сих пор здравствует на своих территориях — мордва, чуваши, черемисы, вотяки, пермяки, зыряне, самоеды, лопари, корелы, а также прибалтийские финны. Из известных нам в древности племен поглощенными оказались только Весь, Меря, Мурома, Мещера и частично Чудь. Не исключена возможность, что эта участь постигла и тех, чьи имена не дошли до нас.
Как многочисленны были исчезнувшие племена? Об этом ничего не известно, но, принимая во внимание редкость населения современных финнов и их численную ничтожность в сравнении с русскими, трудно допустить, чтобы в древности было иное соотношение. Кроме того, надо помнить, что освоение нами финских территорий ие всегда происходило мирным путем: летопись полна указаний на войны с Чудью, мы занимали эти земли огнем и мечом, и трудно сказать чего было больше — ассимиляции или простого истребления?
Славянская основа великорусов разжижена посторонними примесями ничуть не больше, чем у всех других народов.
Обратимся теперь к малороссам. В какой
степени они могут считаться носителями
чистоты и незапятнанности славянского расового начала?
Юг Россия с незапамятных времен служил
большой дорогой народов и величайшим тиглем человеческих сплавов. Трудно
допустить, чтобы, живя здесь, можно было
сохранить расовую невинность, тем более,
что подвизались тут необузданные
насильники, создававшие громадные империи,
простиравшиеся на всю русскую равнину.
Таковы готы, гунны, авары, хазары. Времена их
господства отмечены перетасовками и
передвижениями народов. Особенно сильный
вихрь произвел Аттила. Но судьбы наших
народов в те времена покрыты густым мраком.
Не желая следовать методу Щербакивского,
возводящего в пустом пространстве
фантастические построения, мы займемся
более поздними временами, достаточно
освещенными многочисленными источниками.
И вот оказывается, что если „москали", упорные в своей привязанности, сожительствовали, главным образом, с финнами, то украинская красавица рассыпала ласки всем прохожим. И, ныне, мы должны огорчить ее сынов, начав амурный список мамаши с тех же самых презренных финнов. Финнские племена занимали в древности не только северную, но и южную Россию — теперешнюю Украину. Обильный материал об их поселениях там собран такими всемирноизвестными финнологами, как Кастрен, Шёгрен, Аспелин, Европеус, Альквист, Вихман и другие. Не только археология, топонимика, но даже фольклор свидетельствуют о пребывании финского элемента на юге. Так, по общему признанию, в нашей былине о Соловье-Разбойнике, засевшем дорогу прямоезжую от Мурома на Киев, нашел отражение факт существования незамирённого финского племени к северо-востоку от Киева4. Слово „соловей", в данном случае, происходит не от названия птицы, а от финского "solowejo", что значит „разбойник".
Давно обращено также внимание на тождество имени былинного героя Самсона Колывановича с героем финского эпоса — Сампсой Коливайненом. Вообще, финского влияния в наших древних былинах очень много. Гораздо более значительный факт сообщает нам начальная летопись, из которого видно, что племя древлян („украинское" — по словам сепаратистов) носило следы изрядной финнизации. В рассказе об Ольгиной мести, древлянские мужи требуют, чтобы их вместе с лодкой подняли из воды и внесли во двор к княгине. „Они же седяще в великих сустугех гордящеся". Исследователи долго не могли понять слова „сустуг". Было высказано множество догадок, подчас очень оригинальных, вроде Карамзина, полагавшего, что „сустуги" означали кривляния. Раскрыли смысл „сустуга" этнографы второй половины 19-го века. Оказалось — это металлическое нагрудное украшение, которое до последнего времени носили финские племена, в частности мордва. Как могли финский предмет обихода и его финское название войти в быт древлян? Только в результате тесного общения и, вероятно, смешения с финнами.
Даже на религии древних южнорусов чувствуется печать финского элемента. Когда Владимир поставил в Киеве своих знаменитых идолов во главе с Перунам, в числе их находилась Мокошь — божество явно финское, по мнению многих исследователей. В литературе неоднократно высказывалась мысль, что Киев в незапамятные времена был финским городом и носил другое имя. Это его древнее имя сохранил нам Константин Багрянородный: Киев назывался „Самбатас".
Глоттогоническая природа этого слова давно
стала предметом изучения и поисков, но
наибольший вес приобрела версия финно-угорская,
производящая „Самбатас" от Sampoteso, что
значит пограничный камень или межевой
камень. Полагают, что это название
соответствует положению Киева, стоявшего
на границе леса и степи. Финно-угорский
элемент на юге России был гораздо
значительнее, чем это думали раньше.
Загадочные орды утургуров, кутургуров,
сабаяогуров, упоминаемые у Прокопия
Кесарийского и у Иордана, признаются ныне
финно-угорскими, и имена их, доселе необъяснимые,
легко объясняются из финских языков: Черная
Югра, Собачья Югра, Шубная Югра и т.д.
Печенеги или Пацинаки (сосновые люди) тоже,
по мнению некоторых финнологов (Европеус),
— угрофинны, а не тюрки, как их обычно
трактуют. Что же касается угров (мадьяров),
то о крупной роли их в Причерноморье
свидетельствует как наша начальная
летопись, так и византийские писатели. Тот
же Константин Багрянородный утверждает,
что около 830 года по Р.Х. они занимали
территорию от среднего Донца до реки Ингула,
и страна эта называлась Лебедней по имени
предводителя их Лебедя. По мнению проф.
Дорошенко, бродячие угорские орды прошли
мимо, не оставив заметного следа в
населении Киевской Руси. Это неверно.
Смешение имело место, и очень значительное.
Если правильно предположение М.С.Грушевского, то в 9-м веке Киев находился,
известное время, в угорских руках, и
знаменитые Аскольд и Дир были не варягами, а
предводителями угорских дружин. Один из
пригородов Киева носил название „Угорское".
Следы оседания угров на Юге встречаются еще
в 11-м веке. Так, отрок Георгий, служивший св.
кн. Борису и пострадавший с ним вместе, был
„родом угрин", "окаянный Горасер",
зарезавший св. Глеба, тоже был нерусского
происхождения, судя по имени.
Оседание кочевников шло иной раз большими
группами. Сохранилось указание, как при
Владимире Святом печенежский князь Кучюг
пришел со своим народом в Киев и,
крестившись, остался служить Владимиру. Еще
раньше, в 979 году, „прийде печенежский
князь Ильдея и бил челом Ярополку в службу;
Яро-полк же прият его и даде ему и грады и
власти и имеше его в чести велицей".
Но поразительно, как это украинские историки забыли о присущей им значительной дозе той самой чудской крови, за которую они так презирают „москалей". Имеем в виду не участие Чуди в походах Олега, Игоря, Святослава, Владимира, сопровождавшееся, безусловно, оседанием многих из них на юге; даже не факт пребывания в среде киевской знати таких людей, как боярин Чудин и брат его Тукы, — речь идет о массовом переселении чудского племени на территорию нынешней Украины. Летопись сохранила известие о крупном мероприятии св. Владимира по укреплению южных границ своего государства. Им была выстроена, начиная с 988 года, цепь городов-крепостей, для заселения которых выведено большое количество людей с севера. „И нача ставити городы", — сообщает летописец, — „по Десне, и по Востри, и по Трубежови", и по Суле, и по Сгугне, и нача нарубати мужи лучшие от Словен, и от Кривич, и от Чуди, и от Вятичь, и от сих насели городы."5 Таким образом, благородная круглоголовая раса, еще тысячу лет тому назад, осквернена была москальскими и чудскими примесями.
Но опустим завесу милосердия на ее финно-угорское грехопадение и обратимся к смешению с народами именуемыми, обычно, тюркскими. Известно какое море кочевников и полукочевников бурлило на южных окраинах Киевского государства, как это море часто захлёстывало большие куски нашей территории, как, нередко, мы сами вдавались в степь, шаг за шагом усмиряя буйную стихию, и как, в итоге, поглотили ее и ассимилировали. Кровь добрых двух десятков этих народов течет в жилах современных южнорусов. Известен факт переселения в Поднепровье огромного числа ясов и косогов, принятого кн. Святославом после разгрома хазарского царства. Некоторые исследователи полагают, будто и до Святослава значительная часть ясов осела на Днепре, будучи вытесненной с реки Берды печенегами. В летописи часто упоминается народ берендеев, живший в непосредственном соседстве, а потом в границах Киевского государства, сотрудничавший с его князьями, и под конец слившийся с русскими. Город Бердичев (Берендичев), повидимому, ведет свое название от них. Берендеи имели города по р.Роси, и в 1156 г. просили у Мстислава Изяславича еще один город, обещая за это оставить сторону его соперника Изяслава Давидовича. Под 1177 годом опять упоминаются их города, взятые половцами. Аналогичную роль играли „черные клобуки", тоже часто упоминаемые в летописях. Находясь в вассальных отношениях к киевским князьям, участвуя с ними в походах, они представляли настолько крупную силу, что однажды, в 1192 году, поход кн. Святослава не состоялся из-за того, что „черные клобуки не восхотели ехати на Днепр". Близко к ним стоят торки.
„С начала 11-го века", — говорит Н.И. Костомаров, — „торки, берендеи, печенеги начали входить в русскую жизнь и составили часть южнорусского населения. В 1054 и 1060 г.г. они являются во враждебном отношении к русским. Под последним годом говорится об их изгнании, но через 20 лет они являются на правой стороне города, называемого их именем — Торческ, стоявшем у устья р.Роси. Новый прилив этого населения совершился в 1116 г., при Владимире Мономахе, когда жившие на Дону соплеменники торков, прежде пришедшие на Русь, были разбиты и изгнаны половцами. Торки тогда, вместе с печенегами, явились на Русь. С тех пор эти три народности, разделенные на три отрасли — торки, печенеги и берендеи составляли народонаселение р. Роси и участвовали в междуусобиях князей."6
Существует упоминание о ковуях, каепичах, турлеях — тюркских народах, также вошедших в состав южнорусского населения. Наши кня-зья привлекали их целыми племенами и охотно набирали себе отряды из этих степных головорезов. Яркую картину в этом смысле дает „Слово о полку Игореве", описывая боевую мощь кн. Ярослава, „с черниговскими былями, с могуты и с татраны, и с шельбиры, и с топчакы, и с ревучы, и с ольбиры. Тыи бо без щитов, с засапожникы кликом полки побеждают".
Всё это — профессионалы войны, грабежа, налётов и хищничества. В серьёзных битвах, решающих участь народов, эта легкая кавалерия, с одними засапожными ножами, едва ли представляла весомую силу7, но для усобиц, для внезапных воровских нападений, для кунстштюков войны, степная выучка ее была чрезвычайно кстати. И не от них ли повело свое начало запорожское и донское казачество, как о том неоднократно высказывалось мнение в литературе?
Едва ли не самую большую волну торкской крови принесли с собой половцы (куманы)8. Еще в период ожесточенной борьбы с ними, русские охотно принимали выходцев из Орды; летопись часто упоминает о крещении половцев. Об обращении в православие больших масс пленников половецких. Нередко были и браки между русскими и половцами. Женат же был кн. Святослав Киевский на дочери хана Тугоркана, женат Мстислав Галицкий на дочери хана Котяна, и таких княжеских браков было очень много. Не отставали, надо думать, от князей бояре и простые дружинники. Во всяком случае, если не жен, то наложниц, из числа пленных половчанок, было достаточно в древней Руси. Когда же Субутай, полководец Чингизхана, нанес половцам свой знаменитый удар в степях Северного Кавказа, они саранчей устремились на Русь. Котян, со всем своим народом и богатством прибежал к зятю - Мстиславу Мстиславичу, прося у него приюта и защиты. Испытав общее с русскими поражение на Калке, половцы кончают свое историческое существование и сливаются с соседними народами. Множество их оседает на Руси, другие, в количестве до 40 тысяч семейств, устремляются в Венгрию, откуда позднее значительная часть их переселяется в Поднепровье.
Не чужды украинцы и откровенных монгольских примесей. На территории юга России, после Батыева завоевания, расположились крупные татарские гнезда с темниками во главе, назначением которых было удержание края под ханской властью. Постепенно, эти чисто военные поселения пустили корни, вросли в местную среду, и в 14 веке представляли своего рода княжества среди южнорусской стихии. Особенно значительны были такого рода поселения на Подолии.
Но вот, в 1362 т., Ольгерд разбил подольских
татарских князей и прекратил их независимое существование. Часть татар,
после погрома, ушла в Крым и за Дунай, но
очень значительная масса признала над
собой власть литовско-русского князя и
осталась служить ему на прежних территориях. С этих пор начинаются служилые
татары в литовско-русском государстве, которые, с течением времени, настолько
сливаются с местным населением, что растворяются в нём совершенно.
Можно было бы значительно увеличить
количество материала в подкрепление развиваемого здесь положения, но в этом, к
счастью, нет необходимости. Всем серьёзным и добросовестным людям он давно известен. Сошлемся на лицо, безусловно авторитетное
для каждого украинца, на известного М.А. Максимовича, одного из первых ревнителей и
собирателей украинской старины. Вот что пишет он в предисловии к своему сборнику малороссийских песен: „Массу ее (Малороссии)
составляли не одни племена славянские, но и
другие европейцы, а еще более, кажется, азиатцы". Они, по его словам, наложили
печать на самый характер и облик украинца. „Отвага
в набегах, буйная забывчивость в весельи и беспечная лень в мире; это черты диких
азиатцев — жителей Кавказа, которых невольно вспомните и теперь, глядя на малороссиянина в его костюме, с его
привычками."9
Если всё приведенное здесь означает „стопроцентную" чистоту благородной славянской крови, дающую право спесиво задирать нос перед великоросами, то что же называется смешением, сболтнем и т.д.?
Уж лучше бы господам Щербакивским не касаться этой темы. Затеянное при явно безнадёжной для них ситуации расовое словоблудие привело к тому, что мы теперь, если бы вздумали следовать их собственному методу, имели бы полное основание кое-какие качества их степных прародителей — нелюбовь к труду, анархизм, алчность, вороватость, назойливость — перенести на них самих. Мы далеки, однако, от подобных приемов, и если вынуждены были слегка коснуться генеалогического древа южной части нашей народности, то- только для того, чтобы павлиньи перья совлечь с сепаратистских ворон, напомнив им слова всё того же Шевченка:
Какой контраст с нашей древней письменностью, для которой
единство северной и южной частей русской народности не подлежало сомнению, не только
в эпоху цельного Киевского государства, но и в эпоху раздробленности! У южнорусов, живших под литовской и польской властью,
постоянно теплилось сознание их общности с северо-восточными братьями, обитавшими в Московском государстве.
Захария Копыстенский, прославляя в 1621 г. в
своей „Палинодии" „мужество народу
российского", северная часть которого
покорила Казань и Астрахань, а другая часть,
яфето-росского поколения, в Малой России,
выходячи... татары и места турецкие на море
чолном воюют". Даже для такого врага
Москвы, как Павел Тетеря, будущего правобережного гетмана, единство обеих
ветвей народа не подлежит сомнению.
Отправленный в 1656 году послом в Москву, он в торжественной речи говорил Алексею Михайловичу: „От Господа бысть се и есть дивно во очию нашею воистинно соединение Малые России и прицепление оноя к великодержавному преоветлейшего вашего царского величества скипетру, яко естественной ветви к приличному корени..-." „Ваше царское величество вящшия сподобися благодати, егда отгорженную ветвь — Малую Россию приобрете."
Другой, не мене упорный враг Москвы, Иннокентий Гизель, издал в 1672 году в Киевесвой „Синопсис", где окончательно утвердил понятие о едином народе российском и о частях его государства — Великой и Малой России.
1 Проф. Мих.Грушевский — „Очерки
истории украинского народа". Изд. 2-е, СПБ.
1906.
2 М.К. Любавский — „Лекции по
истории Литовско-Русского государства".
3 „Душа народу и дух нации".
Газета „Америка" 12 жовтня 1946.
Филадельфия
4 Из жития Бориса и Глеба видно, что
дорога из Мурома на Киев лежала, действительно, не по прямой линии, а под
углом, через Смоленск. Только Владимир Мономах и Юрий Долгорукий могли в свои
северо-восточные владения ходить дорогой
прямоезжею. Но это были военные экспедиции.
Прохождение этого пути считалось подвигом
5Летопись совершенно разрушает
точку зрения, культивируемую украинскими историками, согласно которой,
насильственное переселение людей иа одних
частей государства, в другие — явление
специфически московское и отражает деcпотическую
политику московских государей не имеющую,
якобы, прецедента в истории других стран. Не
обращаясь к прошлому Зап.Европы, богатому
подобными фактами (Карл Великий, Генрих Лев,
курфюрсты Бранденбургские), мы в древней
Киевской Руси найдем множество случаев
подобной практики. Деятельность Владимира
не является единичным фактом в этом отношении. Потомки его неоднократно предпринимали массовое переселение, как
иноземцев пленных, так и коренных обитателей русских земель. Ярополк
Владимирович с двоюродным братом Давидом
Святославовичем взяли, в 1116 г., Дрютеск и
вывели оттуда множество народа, поселив его
в новом городе Жельни. В том же году князья,
по приказу Мономаха, ходили на Дан, пленили
три города, население которых (неизвестно,
русское или половецкое) было выведено в Южную Русь. В 1128 г. кн. Мстислав вывел много
народа из Велорусии, а через два года качал
сажать своих мужей-посадников и простой люд
в землях кривичей. Москва явилась, в этом
отношении, достойной преемницей Киева.
6 Н.И. Костомаров. „Черты народной
южно-русской истории".
7 Известно, что поражение Игоря
началось с бегства ковуев.
8 Как глубоко азиатская степная
стихия проникала в древнюю Киевскую жизнь
можно судить по большому количеству княжеских приближенных, носивших явно
степные имена. У черниговских Святославичей был боярин по имени Торчин, у
Святополка Изяславича — Козарин, у него же овчар именем Торчин, у Мономаха упоминается
отрок Бяндук, а у Давида Волынского отроки — Кульней, Улан, Колчка.
9 "Малороссийские песни" собр. М.А.Максимовичем. Москва, 1827.
